Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Михаил Геллер

Михаил Геллер, Виктор Кондырев, Виктор Некрасов, Ванв, 4 января 1986.

Фотография Милы Кондыревой

«В окопах Сталинграда»: вчера и сегодня

Предисловие Михаила Геллера к книге

Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда».

London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1988, 310 с., с. I—IV

Анатолий Шагинян на «Радио Свобода»

читает статью Михаила Геллера «В окопах

Сталинграда»: вчера и сегодня»,

7 октября 1988 г.

Между выступлениями на радио и печатными текстами
иногда встречаются незначительные разночтения

Ваш браузер устарел и не поддерживает воспроизведение звуковых файлов средствами HTML

* * *

Странная идея, говорят знакомые, узнавшие о предстоящей публикации «В окопах Сталинграда» в лондонском издательстве на русском языке. На первый взгляд — действительно: странно. OPI до сих пор не публиковало книг, награжденных Сталинской премией. К тому же, можно надеяться, вскоре Виктора Некрасова начнут публиковать на родине.

Причин публикации в Лондоне «В окопах Сталинграда» несколько. Первая — самая очевидная — это очень хорошая книга. Условие необходимое, но недостаточное. Вторая — «В окопах Сталинграда» все еще не печатается в Советском Союзе. Более того, после того, как писатель уехал за границу, книгу запретили, как пишет Некрасов: «внесли в какие-то списки, изъяли из библиотек, сохранив, кажется только в Лефортовской тюрьме». И, наконец, еще одна причина — послесловие к повести, написанное Виктором Некрасовым для книги, в которую было включено все рассказанное им о Сталинграде^*. Предисловие писалось в 1981 г., в 40-летие начала войны, в год, когда писателю исполнилось 70 лет и он видел свою жизнь, поделенной ровно надвое: полжизни до «Окопов», полжизни после. Мне думается, что послесловие («нечто вместо послесловия», говорит о нем Некрасов) станет неотъемлемо последней главой «В окопах Сталинграда». Даст ей новое измерение. Любимый Виктором Некрасовым Ремарк написал продолжение своего знаменитого романа «На западном фронте без перемен». Ремарк рассказал о дальнейшей судьбе своих героев, вернувшихся с фронта в мирную жизнь. Послесловие к «Окопам Сталинграда» — размышления о судьбе страны, выигравшей войну и проигравшей мир.

Об «Окопах Сталинграда» все написано: рецензии, статьи, литературные анализы. Давно известно, что после некоторых колебаний повесть неизвестного офицера была признана первой правдивой книгой о войне. Давно известно, что путевку в бессмертие дал ей лично тов. Сталин, собственной рукой вписавший повесть в список лауреатов собственной премии. Можно думать, что в тот момент вождя народов потянуло на правду, как иногда пресыщенного гурмана, обожравшегося икрой, тянет на соленый огурец. Для Виктора Некрасова говорить то, что он думает, и писать то, что он думает,, чувствует, видит и слышит, было естественно, как дыхание. Андрей Платонов сказал о герое своей «бедняцкой хроники» «Впрок», что у него было «одно драгоценное свойство»: «он способен был ошибиться, но не мог солгать. ..». Это, конечно, свойство самого Платонова и это, несомненно, драгоценное свойство Виктора Некрасова.

«В окопах Сталинграда» — книга неожиданная для своего времени (удивляющая свежестью наблюдений, взгляда, описаний и сегодня), поразила ощутимой всеми читателями искренностью. Литературный критик Владимир Александров, помогший опубликовать рукопись, рекомендовал ее: «Простой офицер, фронтовик, слыхом не слыхал, что такое социалистический реализм…» Полное соцреалистическое невежество было, конечно, замечательным преимуществом капитана Некрасова. Но дело было не столько в этом.

Вспоминая о встречах с Андреем Платоновым, Виктор Некрасов написал, не подозревая этого, автопортрет. «Дело в том, — размышлял он, — что писатель и человек соединились в Платонове воедино — его герои, взрослые и дети, мужчины и женщины, начальники станций и красноармейцы, в основном думают и поступают, как думает и поступал бы сам автор». Виктор Некрасов полагает, что в этом, вероятно, и «есть таинство искусство». Автор «В окопах Сталинграда» говорит об авторе «Чевенгура»: «В нем в жизни не было писателя, то есть человека с большей или меньшей степенью таланта, чему-то поучающего… В жизни он был просто человеком — умным, серьезным, немного ироничным, — человеком, ничем не отличающимся от умного, серьезного и т. д. инженера, врача или капитана дальнего плавания, с которыми просто приятно и интересно общаться, приятно быть вместе». Это сказано и о себе.

Будет написана когда-нибудь история советской литературы, которая объяснит причины, побуждавшие одних писателей всегда писать то, что нужно, а других — любой ценой оставаться самими собой. В числе этих «других» будут Платонов, Домбровский, Гроссман… Будет и Виктор Некрасов, который так никогда и не овладел «трудным искусством воспевать».

Есть немало людей, которые, пережив сильное потрясение — первую любовь, войну, лагерь — остаются всю жизнь, как бы на цепи, на якоре, у этого события: все то, что было до или после представляется им незначительным. Если у такого человека есть писательский талант, он всю жизнь будет писать о войне, лагере или первой любви. В этом нет ничего плохого, если очередная книга добавляет нечто к предшествующей. Виктор Некрасов не был писателем одной темы. Но Сталинградская битва оставалась для него важнейшим событием его собственной жизни. Она стала как бы меркой его поведения в позднейшие годы. Но также меркой, которую он прилагал к последующей истории своей страны. Об этом Некрасов говорит в послесловии: «И тут-то мы подошли к самому существенному, для чего, собственно говоря, это послесловие и пишется». Страшная мясорубка войны, красный флаг над рейхстагом. «А во что все это выльется, мы этого не знали. Никто тогда этого не знал».

Никто этого не знал… Теперь это знают. И продолжают молчать. Виктор Некрасов, по своему обыкновению, говорит то, что думает. Сталинградец, он пишет через 40 лет после битвы, надломившей хребет Гитлеру, возвестившей начало освобождения мира от нацизма, о советских солдатах, ставших оккупантами в Афганистане. О советских дивизиях в «братских» странах — в Польше, Чехословакии…

Весной 1988 г. на литературном собрании в Западной Европе советские писатели были возмущены, изумлены, обижены, когда венгерские, чешские, польские писатели называли их оккупантами, говорили, что хотят быть свободными. Виктор Некрасов — не возмущался, не удивлялся, не обижался. С болью и горечью пишет он: «Русских ненавидят! Все. Поголовно. А ведь когда-то любили…»

Виктор Некрасов мог бы повторить слова английского дипломата, заявившего: я готов умереть для родины, но не лгать для нее. Необходимость правды, ощущаемая им как человеком и как писателем, дала автору «В окопах Сталинграда» силу и мужество, необходимые для подведения итога: «Враг будет разбит! Победа будет за нами! Но дело наше оказалось неправое. В этом трагедия моего поколения. И моя в том числе…»

Виктор Некрасов обращается к своему читателю с предупреждением: его книга о великой победе это — как стало ясно 40 лет спустя — и книга о великом поражении. ..

Михаил Геллер

__________________

^*Виктор Некрасов. Сталинград. «Посев», Франкфурт-на-Майне, 1981.

Одному в Париже скучно. Конечно, если живёшь там постоянно.

Не спорю, в одиночестве хорошо посещать музеи и выставки, прогуливаться вдоль Сены или заглянуть в Нотр-Дам на Рождество. Для будничной жизни надо обязательно заиметь кого-то, с кем можно поговорить, поболтать по телефону, где-нибудь походить или посидеть. А то и посплетничать, побегать по распродажам, пошататься по книжным магазинам, сходить в ресторанчик или в кино. В общем, обзавестись своей компанией.

У Некрасова в Париже сразу же появилось пять—шесть действительно добрых друзей. С которыми он с непременным удовольствием общался.

Одним из таких людей был Михаил Яковлевич Геллер, профессор истории, литератор и политолог. Негромкий человек, поразительно глубоко образованный. Перезванивались они с В.П. очень часто, да и встречались нередко, в кафе или на «Радио Свобода».

Примерно раз в год Миша Геллер приходил пить чай. Тихо улыбаясь, рассказывал множество занятных вещей и отвечал на накопившиеся за год вопросы.

Помню, однажды он рассказывал о Ханне Арендт, беспросветной левачке и модном философе. О её знаменитой теории банальности зла. Теории с виду простой — когда все виноваты, никто не виноват.

— У нас в стране мы все виноваты! — сказал тогда непривычно строго В.П. — Персонально и без всякой философии…

Геллер готовил к изданию свою «Утопию у власти», поэтому заговорили о литературном творчестве.

— Писатель должен сам писать хорошие книги. Потому что от того, что другие напишут плохо, твоя книга лучше не станет, — спокойно говорил Миша…

С Мишей Геллером они постоянно беседовали и о войне в Афганистане, ужасались, сколько наших ребят там гибнет. Война-то, может, и преступная, а ребята при чём, сокрушался Некрасов.

— Вот и Женька Лунгин чуть было не угодил в армию, — с улыбочкой продолжал В.П. — Пришлось ему срочно спасаться в Париж!

Всё чайное застолье ехидно заулыбалось…

Недавно приехавший в Париж Женя ходил по гостям и, жалея себя, аргументировал свой срочный выезд во Францию по обманному браку. Дескать, благодаря этому он избежал верной смерти в Афгане…

Миша Геллер иронизировал:

— Ты не волнуйся, Вика! Насколько мне известно, ещё не один московский театровед в Афганистане не погиб! И вряд ли погибнет. ..

— Как вы здесь скучно живёте! — вздохнул как-то Женя, когда я отвозил его домой после будничной выпивки.

Он думал, святая московская простота, что мы здесь каждый вечер ласкаем в лимузинах обнажённых дев, а на полдник клинком рубим горлышки бутылок с шампанским.

— Ну, не каждый вечер! — ответил он без улыбки. — Но хотя бы раз в месяц…

Некрасов много помогал Жене, можно сказать, носился с ним и панькался. А тот с достоинством клянчил дорогущие модные одёжки и томно принимал карманные денежки.

В Париже молодой и словоохотливый Женька Лунгин быстро стал известен тем, что ни о ком не отзывался хорошо, чем слегка всех озадачивал.

Женя был лишён дара дурачиться, что огорчало Виктора Платоновича. Некрасов утверждал, что старший, Паша, был характером похож на отца, Симу Лунгина, а Женя — на Лилю. Часто вспоминал, что Сима всегда говорил, что его Пашка — умница и талантлив.

— Ну, знаете! — возражал я. — Редкий папа будет уверять всех, что сынишка у него — грандиозный дурак!

Нет, нет, настаивал Некрасов, Сима говорил объективно. Он с ним, кстати, совершенно согласен.

Миша Геллер коллекционировал смешные газетные объявления. С невозмутимым видом зачитывал нам вырезки из эмигрантских газет.

«Ищу серьёзного знакомства с нестарым господином, не картёжником и не из Харбина».

Застолье оживлялось:

— Судя по всему, эта дама абсолютно не против пьющего господина! Это для тебя, Вика! — смеялся Фима Эткинд.

— А, Виктор Платонович? — подхватывал я. — Как она посмотрит на твои сто грамм? Но зато никаких карт!

— Действительно, заманчиво! — соглашался В.П. Миша выуживал следующие непритязательные строки: «Пенсионер, 76 лет, одинок, ищет молодую женщину для ухода за домом. Интим не предлагать!»

Когда Миша Геллер рассказал ему о «синдроме Ван Гога», Некрасов восхитился — это именно то, что он думает!

Расплачиваясь за косность буржуазии конца девятнадцатого века, неспособной понять гений этого художника, мы теперь обязаны всегда и везде возносить артистов, плюющих на наши привычки. Одна беда, эта якобы революционность со временем выродилась в мрачную и путаную манеру общаться со зрителем. Такое было в моде лет пятьдесят назад. А мы и сейчас никак не можем отбрыкаться от этой провинциальной рутины, осточертевшей своей наглостью и непролазной скукой.

Некрасов не мог нарадоваться эрудиции своего друга, надо же, говорил он, Миша, как всегда, умеет всё растолковать, даже мне!..

• Виктор Некрасов «Платонов»




• Виктор Некрасов «Через сорок лет» (Нечто вместо послесловия)




• Михаил Геллер «Условия человеческого существования»